«Постарайтесь вернуться живыми…». Два рассказа о войне

Мой дед Шакир

Мой дед, выходец из южной Татарии, в конце тридцатых годов прошлого века перебрался в Туркмению в город Ашхабад. Мне до сих пор кажется невероятным ситуация когда колхозник, который в те времена был как крепостной приписан к земле и своему колхозу, сумел преодолеть все препоны и переехать за многие тысячи километров с пятью детьми в город, где не было ни родных, ни друзей. Дед устроился на мелькомбинат охранником, несмотря на низкую зарплату. Но у него была возможность выносить в поясе, специально сшитом старшей дочерью, немного зерна. После голодных колхозных времён дети наконец-то досыта ели.

Мне нравилось проводить время с дедом, слушать его рассказы о прошлой жизни, о незнакомой родне, о трудностях, которые он с семьёй пережил. А самое интересное он рассказывал о войне. Скупо, но точно. Его призвали в 1942 году, на тот момент ему было 42 года. Мне показалось странным, что его призвали в таком возрасте, при том что у него на иждивении была жена и пятеро детей. Но, тем не менее, он был призван и ввиду своего возраста служил в пехоте, а потом, после ранения, в обозе. Один эпизод из его пребывания на войне врезался мне в память, и я до сих пор помню это в деталях.

«Наш взвод в составе роты держал оборону возле деревни, название которой уже забылось, но помню, что это было в районе Смоленска. Оборона была затяжная, мы глубоко окопались, и создавалось впечатление, что мы тут будем находиться очень долго. Ребята расслабились, ходили в рост, не боясь обстрелов, которые были не так уж часты. Помню, был у нас боец, звали его Василий. Я его звал Василёк, уж больно глаза у него были синие, как васильки, а волосы русые. Очень замечательно пел песни, аж за душу брало. Нашей любимой песней была „Бьётся в тесной печурке огонь…“. Хоть на дворе стояло лето, но эта „зимняя“ песня всегда принималась на ура, особенно в исполнении Василька. Однажды к нам прибыло пополнение, ну совсем мальчишки. Такие любопытные и неосторожные. Лежу я как-то в секрете, наблюдаю в бинокль за немецкой передовой, и что-то мне немного подозрительно стало: немцы не высовываются. Обычно их было видно от наших окопов, а тут будто вымерли. Оглянулся назад и вижу: молодой новобранец чуть не по пояс высунулся из окопа и смотрит в сторону немцев. Крикнуть ему не могу, потому что нельзя выдать свое местоположение. Ругнулся про себя по-татарски. И вдруг парнишка как будто пополам переломился и исчез из виду. Слышу: загомонили в окопе, мелькнула чья-то каска. Странно: обычно все ходили в пилотках, а тут каска. Ну, думаю, неспроста всё это. И затаился на всякий случай — мало ли что. Оказывается, правильно затаился : снайпер объявился у немцев. Как стемнело, я сменился и вернулся в окопы. А тот парнишка умер сразу. Но когда всё поутихло, снова нашлись глупцы, которые хотели разглядеть снайпера. В общем, мы недосчитались троих новобранцев. Глупая смерть. Больше всех переживал Василёк. Он словно места себе не находил. Всё порывался пробраться на немецкую сторону и лично пришить снайпера. Тут через нас к немцам в разведку отправилась группа разведчиков. Дело было ночью, и в небольшой суматохе наш Василёк примкнул к ним и пошёл через линию фронта. Его хватились утром. Однако командир взвода решил не докладывать выше, надеясь, что Василёк объявится, и он с ним разберётся по-своему. Оставалось только ждать. День прошёл в напряжённом ожидании. Вечером напряжение удвоилось. Ближе к полуночи со стороны немцев послышалась стрельба. „Наши“, — подумали мы и стали палить в сторону немцев, чтобы отвлечь их. Через минут пять пришла команда прекратить огонь. Мы конечно, нехотя, выполнили команду. Минут через двадцать впереди зашуршала трава, и, наконец, показалась голова в камуфляже. Один, другой, третий. Тут командир не выдержал и спрашивает: „А наш где?“ — „Сзади ползёт“, — ответил разведчик. И тут появляется Василёк. Все бросились к нему, а он улыбается. Командир набрал воздух в лёгкие и хотел отругать его, но вдруг молча обнял его: „Живой!“ — „Живой, товарищ лейтенант“, — выдохнул Василёк. „Это хорошо, что живой, теперь отдохнёшь трое суток на гауптвахте“. Все облегчённо заулыбались. Тут внимание всех привлекла винтовка с оптическим прицелом и вещмешок. „Ну, рассказывай, что это у тебя такое?“, — сказал взводный. „Вот винтовка, кстати, „Зауэр“, а вот и хозяин этой винтовки“, — и Василёк положил на патронный ящик вещмешок. „Как это снайпер?“, — подозрительно спросил командир. Тогда Василёк развязал горловину вещмешка, сунул туда руку и вытащил за волосы голову. Все вокруг ахнули. Кто-то отвернулся, не сумев совладать с желудком. У остальных нервы оказались крепче: мы ж на войне всё-таки. Командир взвода, белый весь, прохрипел: „Что это?“ — „Я ж говорю, что снайпер“, — ничуть не смутившись, ответил Василёк. „Вот притащил его, а то бы не поверили“. Минуту все молчали. Потом командир говорит: „Закопай эту падаль. Гауптвахта отменяется“. Все снова заулыбались. Голову закопали. Старшина выделил спирту, вскрыли консервы. Помянули трёх новобранцев, не за грош сложивших головы. Потом выпили за нашу победу. Никто не расспрашивал Василька про подробности его рейда в тыл врага, да и он сам об этом не распространялся.

Снайпера с немецкой стороны нас больше не докучали. Вскоре на нашем участке началась оживлённая перестрелка, меня ранило осколком мины в бок, и я попал в госпиталь. После госпиталя меня перевели в обоз, в тыловую часть. И больше Василька я не встречал. Но долго вспоминал его васильковые глаза. Вот ведь как случается в жизни: добрый человек, а не дай бог его заденешь, и он станет страшней чёрта».

Мой тесть Алексей Ильич

Мой тесть, Алексей Ильич Коржуков, уроженец Ашхабада, 1923 года рождения, был призван в армию в ноябре 1941 года, воевал на Сталинградском фронте в звании рядового. В феврале 1942 года был ранен и после излечения в госпитале был демобилизован в марте 1942 года. На «гражданке» работал корреспондентом городской газеты.

Мой тесть: Алексей Ильич Коржуков

Иногда Алексей Ильич рассказывал своим детям и супруге разные истории про войну. И впоследствии моя супруга как-то пересказала мне одну из них.

«Призвался я в ноябре 1942 года из солнечного Ашхабада. На улице — последнее осеннее тепло, и листья кое-где опали с деревьев. Солнце радует, и жить очень хочется. Мне — 19, и меня понять можно. Кому же хочется помирать так рано. Но может удача, а она меня привечает, будет снова на моей стороне.

Нас построили на вокзале. Военком, прихрамывающий на левую ногу, медленно прошёл в центр перед строем и произнёс торжественную для такого случая речь, а напоследок он сказал: «Сынки, не буду много говорить, скажу только одно. На вас у нас надежда. И ещё. Берегите себя. Я не хочу сказать, чтобы вы прятались за каждый бугор, но и при случае не пренебрегали этим. Запомните: трус умирает тысячу раз. Но вы постарайтесь вернуться живыми. Вас тут ждут. Не забывайте об этом». Тёплый осенний ветерок шевелил его седые волосы и, как мне показалось, одинокая слеза скатилась по его щеке. Это мне врезалось в душу сильней всяких слов.

Потом мы погрузились в теплушки и поехали. Доехали до какого-то городишки, названия не помню. Помню огромное поле и палатки: огромное количество палаток. День был промозглый, и уже шёл снежок. Даже не верилось, что где-то тепло и дыни, слаще которых нет ничего на свете. В течение пары дней нас раскидали по взводам. Из Ашхабада нас во взвод попало пять человек, чему я был очень рад: хоть есть с кем вспомнить былое. Вскоре нас стали обучать солдатским премудростям, цель которых — выполнить свой долг и выжить. О долге как-то особо не задумывались, а вот о выживании думалось в первую очередь. Потому и относились к учёбе с полным пониманием.

Через месяц, в декабре, нас погрузили на машины и повезли. Никто из нас не знал куда, но слухи ходили, что в Сталинград, бить Паулюса. Ехали более суток. Стала слышна канонада, в воздухе был слышен гул самолётов. Ребята притихли. Все, включая и понюхавших пороху, стали серьёзными и молчаливыми. Только взводный, лейтенант Горшков, всё время повторял: «Не робей, пацаны, пробьёмся». К нам он обращался «пацаны», хотя ему было то всего двадцать лет. Мы не обижались: война старит людей, год на войне как десять в мирное время. Сгрузили нас на берегу и построили в колонны повзводно. Пришёл командир батальона и объяснил порядок марша.

Надо было пешком пересечь Волгу. Техника шла отдельно. Колонны шли с большим интервалом, чтобы минимизировать потери. Вечером нас вывели на лёд, и мы пошли, по пути обходя полыньи от разрывов снарядов. На правом берегу послышались разрывы снарядов. Я посмотрел на соседа справа и увидел, что его лицо как-то побледнело. Я решил пошутить: «Ты чего такой бледный, обморозился, что ли?» На что он ответил: «А нешто ты красивей».

Ну, тут я и заткнулся. Уже на середине переправы прилетел шальной снаряд и жахнул где-то сзади. После взрыва раздался крик в несколько голосов. Мы прибавили шагу. Сосед слева истово стал креститься. Глядя на него, я успокоился и мысленно сделал то же самое, хотя к верующим себя никогда не причислял. Вскоре показался берег реки и пошли городские строения. Наш батальон вскоре занял оборону на южной окраине города.

Ночь прошла относительно спокойно, а под утро начался ад. Снаряды взрывались на каждом квадратном метре. Мы, как мыши, попрятались по укрытиям. Так продолжалось около часа. Взрывы прекратились внезапно. Но кто-то крикнул: «Немцы!» Все повылазили, и тут началась стрельба из винтовок, автоматов, рвались гранаты. Все кругом орали и матерились, ну и я не остался в стороне. Какой-то психоз овладел нами. Помню фигуру немца в окне. Я навёл на него мушку и выстрелил, он стал падать. А я и не знаю, кто его убил — я или ещё кто.

Мы оборонялись до февраля. Однажды нашему взводу приказали сделать вылазку на соседнюю улицу. Это было вечером. Мы просочились между домами и уже было закрепились в брошенном доме, как вдруг услышали громкую немецкую речь и резкую команду: «Фойер». На нас со всех сторон обрушился шквал огня. Половина взвода пала сразу. Я почувствовал, будто меня ударили палкой по ноге. В запале боя я не обратил на это внимание, но минут через десять боль дала о себе знать. Оторвав кусок тряпки, я туго перетянул ногу. Кровь вроде перестала идти. Надо было отступать, но куда? Всё вокруг стреляло и грохотало. Я залёг за колонну и чувствую, стал терять сознание. И вдруг детская рука легла мне на голову.

С трудом повернув её, я увидел обмотанную в старую шаль фигурку. Это был мальчонка лет десяти. Хоть мне было очень больно, но я изумился, откуда здесь ребёнок? Тут его ладошка закрыла мне рот. Я замолчал, превозмогая боль. Рядом кто-то ещё закопошился. Это была девочка примерно того же возраста. «Тихо, дяденька», — прошептала она, — «а где ваши?» «На той стороне улицы», — прошептал я. «Мы тебя туда отнесём», — тихо сказал мальчик. Я не смог ничего ответить. На глаза упала какая-то пелена. «Ну, потащили?», громко прошептала девочка. «Ага», — сказал мальчик. Дальше я смутно помню какой-то подвал, потом туннель. И всё, забытьё. Очнулся, когда мне сделали укол. Открыл глаза и увидел улыбающееся лицо нашей медсестры. «Долго будешь жить, соколик!», — радостно воскликнула она. Оглядевшись, я увидел повязку на ноге, кругом раненые, и в углу на ящиках сидели мальчик с девочкой и аппетитно уплетали солдатскую кашу с тушёнкой. Рядом с их мисками стояли кружки с чаем, и лежала большая плитка шоколада. Увидев меня, они перестали есть. Мальчишка подошёл ко мне и спросил: «Ну как ты, дяденька?» Горло перехватило, и я сипло прошептал: «Нормально». Он повернулся к девочке и крикнул: «Всё нормально». Девочка улыбнулась и радостно помахала рукой.

Мне потом рассказали, что эти дети тащили меня метров шестьдесят по улице и случайно наткнулись на наших девчат медсестёр. Если бы не эти дети, мне бы не выжить.

Меня отправили в санбат, далее в госпиталь. Ранение оказалось серьезным, с последствиями: работоспособность полностью не восстановилась. Вскоре, в марте, меня демобилизовали. Снова Ашхабад, снова тепло, но весеннее. И солнце светит ярко и небо голубое, как будто и войны нет».

Алексей Ильич умер в 1975 году, прожив после Победы ещё тридцать лет.

Рашит Сабирзянович Санатулов, специалист 1 категории сектора интерпретации данных ГИС

тематической партии НПФ «Инжиниринговый центр» ООО «Газпром георесурс»