Феоктист Дмитриевич Толпеев
Мой прадед — Феоктист Дмитриевич Толпеев — родился в первый день XX столетия — 1 января 1900 года в селе Большое Лаврово Тамбовской области. С отличием закончил 4 класса церковно-приходской школы, работал гончаром. Во время Великой Отечественной войны служил наводчиком. В сентябре 1969 года по просьбе родственников Феоктист Дмитриевич надиктовал на магнитофон свои воспоминания о военном времени. Уже после того, как он ушел из жизни, рассказ ветерана был переложен на бумагу. В этих коротких, но ярких отрывках из его монолога — вся правда о войне. Правда бесхитростная, солдатская, житейская…
Боевое крещение
Взяли в армию, пригнали прямо на станцию Икша. Там нас уже ждали. Некоторые были увезены на Карельский перешеек. Я попал в Ленинград. В первый дивизион, в первую батарею и в первый расчёт 760-го истребительного противотанкового артиллерийского полка. Это потом он стал Кингисеппский, Краснознамённый, ордена Александра Невского. Кингисепп мы взяли. Хотели гвардию дать. А тут приказ, говорили, вышел, что хватит гвардейцев. Чтобы не обидеть, назвали Кингисеппским.
На следующий день выполняю первое задание — знакомлюсь с местностью. Тихо. Но кое-где постреливают. Глядь — везут на тележке что-то. Спрашиваю: «Чевой-то?». «Война, — говорят, — убили»… Н-да. Вон чем, оказывается, тут занимаются…
Урицкое шоссе, недалеко — Шереметьевский парк. Отсюда началась моя защита Родины. Три дня поучился. А потом командир батареи говорит: «Ну-ка, Толпеев, давай боевое крещение принимать». Вышли. «Заряжай». Зарядил. «Наводи». Навёл. «Бей». Вдарило!!! Потом целую неделю в ушах гудит и гудит (смеётся). Рот-то зажал. Командир говорит: «Ах, чёрт, я забыл: надо бы сказать, чтобы рот разинул». Сильно бьёт.
Прослужил неделю. Страшно! Стрельба! А потом привык полегоньку. Выйдешь ночью. Стреляют. Пули летят трассирующие красные, как пчёлы жужжат, их в темноте видно. Ну и чёрт с ними, пусть стреляют.
Глядь — приказ. Завтра в девять часов артподготовку делать. Нам выехать на нейтральную зону приказывают. Штрафников пускать полк. Выехали мы в семь часов. Ещё темно. Поставили орудия. Ударила дальнобойная. Это знак, когда артподготовку делать. И мы начали…Он [немец] в ответ по нам. Я же ведь не был на войне, слышал только, как пули трещали. А здесь совсем другой коленкор. Как начали рваться снаряды возле! Нагибаешься, а они бьют то тут, то тут: не успеваешь нагибаться. Старшина был с нами (смеётся). Бегает с наганом: «Убью, убью, убью. Пристрелю, пристрелю». Не велит нагибаться: «Скорее снаряды давай». Да он и сам растерялся, не знает, что делать. Рядом же с нами стоит, а снаряды-то вот они, падают. Он тоже глядит, что ж, сейчас убьет. Страх свой так прогонял. Артподготовку сделали. Никого у нас не ранило, никого не убило…
Пришла ночь. Командир батареи приказание даёт нашему расчёту съездить трофейную пушку взять. Немец пушку свою бросил. Она, пушка-то, маленькая, плохонькая. Мы пошли. Идём траншеей. А один придумал оправиться в траншее. Ему говорят: «Нашёл тоже место. Вылез бы, да и оправился». Он вылез и попал на пехотную мину. И ему лапу оторвало по пятку. Она [мина] больше ничего не сделает: они лёгкие. Вышли мы из траншеи и в лог спустились. И гляжу я: что же это такое? Дрова что ли сложены, и народ рядом копошится. Говорю: «Глядите, сколько дров навалили в кучи». А мне отвечают: «Какие дрова? Это трофейная команда собирает людей. Видишь, разбирают шинели, брюки, сапоги, а их складывают». Мне тут уж и страшно показалось. Нашли пушку, возвращаемся. Выходим на мост. Больше нет траншей. А мост весь заминирован. И дорога заминирована. Туда-то мы шли траншеей. А тут приходится по минам идти, пушку везти. А он [немец] рядом, оттуда бьёт. Тут ребята ругаться начали: «Чёрт угоди их, с этой пушкой». И спешить нельзя. Человек впереди идёт, смотрит. На мину попадём, взорвёт всех нас. А они вот, мины-то. И здесь, и здесь, и здесь… Мы совсем замучились. Ну, привезли всё-таки, на мины не попали, миновали. А пушка-то — зашвырнуть её. Так, ерунда…
Живой!
Стою на посту. Постреливают. Где-то невдалеке ухает. И вдруг снаряды рядом стали падать. И всё. Очнулся на земле. Ничего не пойму. Кажется, что рот полон камешков. Выплюнул, а это мои зубы. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, голова ничего не соображает. Только язык поворачивается и выплёвывает последние остатки зубов. Все кругом бегают, что-то кричат. Погрузили меня на тележку в санбат и сразу в госпиталь в Ленинград.
Дело было так. Рядом разорвался снаряд, и меня засыпало. Выскочили из землянки, кричат: «Батю убило». Комбат за лопатку и приказывает: «Скорее откапывать. Может живой». Откопали. Весь в крови. Из головы и лица осколки снаряда торчат. Комбат к груди: стучит сердце. И, потом мне рассказывали, что он с радости заорал: «Санитаров!», — и заплакал. Всяких командиров повидал на своём веку, а этого никогда не забуду. И было-то ему лет 25. Был строгий, но никого не обижал. И напрасно лишних слов ни молодому, ни пожилому солдату не говорил. Я-то, 1900 года рождения, был стариком среди них.
Вернулся из госпиталя на батарею глухой, беззубый и с осколками в голове. Некоторые не вытащили. Так до сих пор в голове и остались. Вот они. В кармане гимнастёрки справка о демобилизации по ранению. Ну, значит, только зашёл в землянку, а тут атака. Все к пушке, я тоже. Снаряды подтаскиваю и боли никакой не чувствую. Наводчика ранило, наводить стал. После боя командир говорит: «Батя, ну куда ты поедешь? Ладогу бомбят, оставят тебя где-нибудь в Ленинграде санитаром без оружия при госпитале. А тут рядом пушка. Да и наводчик ты у нас самый лучший. Ничего страшного, что не слышишь, слух потом возвратится. Увидишь, что ребята падают, и ты падай. Я им скажу, чтобы тебя дёргали, когда снаряды или бомбы». Подумал я, подумал, да так и никуда больше не пошёл. А из справки цигарку сделал. Не расставался я больше с полком. Вместе с ним и дошёл до их изб и бил по нечисти в самой Германии. А когда награждали полк, то казалось, что не на Полковое Знамя, а на мою гимнастёрку прикрепляется ещё одна награда...
Прорыв блокады
Это было что-то несусветное, не приведи Господь. И танки на нас, и самолёты на бреющем с пулемётами и бомбами. От танков спасение — наши пушки. А от самолётов… (смеётся). Расчёт слюнявил бумажку из кисета и затыкал уши. Я на что уж глухой и то слышал. А тоже, расслюнявишь бумажку — и в ухо, вроде как вату по-нынешнему, когда болит.
Прорыв блокады — самый большой праздник для всех, кто прошёл через Ленинград. Медаль «За оборону Ленинграда» — эта награда дороже других, даже высших по статусу, потому что в ней собралось самое тяжёлое для меня время войны. Там было изнурительнее, чем в самом тяжёлом бою. (Долго молчит).
Хотелось после войны в Ленинград съездить. Раньше боялся, что сердце не выдержит. А теперь точно не выдержит. Может, когда-нибудь окажетесь там. Поклонитесь от меня.
Прорвав блокаду, мы рванули лихо. Уже 1 февраля взяли Кингисепп. Говорили, что в честь этого даже был салют в Москве.
Гриша и Лиза
В одном немецком городишке мы стояли неделю. Небольшой, вроде как наш Мичуринск. Обедаю, значит, однажды у фонтанчика. Фонтан-то, конечно, без воды. Гляжу — кто-то на меня смотрит. Поднял голову: метрах в восьми стоят мальчик лет 8 и девочка годиков 5. Мальчик всё головку наклоняет. И догадался я, что это он так слюну глотает, есть хочет. Вспомнились свои ребятишки, и комок к горлу — ложка в рот не лезет. Машу рукой и показываю ложкой на котелок — мол, иди, поешь. Он девочке что-то сказал и направился ко мне. Мальчик не просто шёл, он подкрадывался, как кошка за птичкой охотится. Вот и он также. Одежонка старенькая, уже маловата, но опрятненькая.
…Даю котелок — не берёт, на девочку смотрит, слюну глотает. Потом взял ложку, старается со дна покруче зацепить, и потихоньку стал её прикладывать ко рту. Котелок у меня на коленях. После первой ложки он опять со дна загрёб, но есть не стал, а аккуратно, подставив под неё ладошку второй руки, направился к девочке. Смотреть на это было невыносимо. Девочка несколько раз прикладывалась к ложке, как к большому черпаку. Он ей в это время что-то говорил, поглядывая и показывая на меня. Отдав ложку мальчику, девочка заулыбалась и пошла ко мне. И стали они есть по очереди: она ложку съест — передаёт ему, он ложку съест — передаёт ей. Расчёт собрался. Вторую ложку кто-то подал. Подтрунивают надо мной: «Ну и батя! Уже детьми обзавёлся». А сами смотреть не могут на это, отворачиваются и цигарки скручивают. Уж больно за душу берёт. А кашу они есть не стали, выложили в фуражку мальчику. «Мути, Мути», — и заторопившись, ушли.
Мальчика звали Ганс, девочку Эльза. Мы их по-своему перекрестили: мальчика Гришей, а девочку Лизой. Каждый день стали они к нам бегать. Подкармливали мы их и домой давали.
…За день до приказа пришли они с матерью. У нас один немного переводил. И мы поняли, что отец у них воевал во Франции, был у англичан в плену. С опаской она смотрела на нас. Только когда стала уходить, заулыбалась. А потом вдруг заплакала и стала кланяться: плакала и кланялась, плакала и кланялась. Отдали ей, что у кого было: сахар, сухари. (Закашлялся, молчит).
Ну и тут приказ: двигаться дальше. Гриша и Лиза провожали нас до столбика окончания города. И долго стояли и махали нам такими желанными детскими ручонками. А я, глядя на них, вспоминал своих Варю, Сашу и Витюшку. Вдруг Гриша снял рубашку и замахал ей, и подумалось мне, что второй раз меня дети на войну провожают…
Перечень наград:
Андрей Попов, Начальник управления информационных технологий и телекоммуникаций ООО «Газпром недра».
 Память народа Подлинные документы о Второй мировой войне |
 Подвиг народа Архивные документы воинов Великой Отечественной войны |
 Мемориал Обобщенный банк данных о погибших и пропавших без вести защитниках Отечества |